Сокровища Валькирии. Страга Севера - Страница 10

Русинов чуть не задохнулся, пока они поднимались на высокий берег, но Ольга, не давая ему перевести дух, потянула к бане. Там он повалился на скамейку, ватный, безвольный и противный себе. Она же, наоборот, стала весёлой и дерзкой.

— Сейчас согрею тебя! — приговаривала она, стаскивая с Русинова мокрую одежду. — Ты парился когда-нибудь с девушкой, а? Нет?.. С Валькирией? Сейчас узнаешь, почему передо мной восстают мёртвые!

— Сам, сам, — вяло сопротивлялся он. — Мне бы отдышаться — я нахлебался воды…

— Лежи, утопленник! — приказала она и содрала, выворачивая наизнанку, липнущую к телу рубаху. — Потом ты мне всё расскажешь… Боже, посмотри, на кого похож! Кощей Бессмертный! Одни кости!..

В жарко натопленной бане он наконец стал ощущать холод и не мог справиться с крупной, лихорадочной дрожью. Ольга помогла ему перебраться на полок, подложила в изголовье распаренный веник.

— Теперь закрой глаза и слушай мои руки, — приказала она. — Не бойся уснуть. Когда я разбужу тебя, ты уже будешь здоровым и сильным.

Русинов ощутил, что веки слипаются, а ещё через мгновение перестал ощущать её руки. Душа замерла, как бывает, если самолёт падает в воздушную яму, и скоро полное чувство невесомости освободило его от земной тяжести и холода. Ему начал сниться сон, а точнее, сон-воспоминание, единственный эпизод из младенчества, который давным-давно опустился в глубины памяти. Однажды он выбился из пелёнок и замёрз — был, наверное, месяцев пяти от роду. Зыбка висела на очепе возле материнской кровати, он чувствовал близость матери, кричал и никак не мог докричаться; полусонная, она протянула руку и покачивала его в надежде, что ребёнок успокоится. Он уже кричал так, словно погибал в ту минуту, и, наконец, привёл её в чувство. Мать взяла его на руки и приложила к груди. Стремительный поток благодатного, спасающего тепла вместе с молоком проник в рот и охватил всё его существо. Он не помнил вкус молока: в тот миг не был голоден. Эта великая жажда, нестерпимая тоска по материнской груди, сопровождала его всё детство…

Теперь ему чудилось, будто он приник к груди и втягивает в себя поток восхитительной, трепещущей энергии. И не было ни стыда, ни ощущения неестественности происходящего; напротив, его чувство благодарения как бы вдохновляло Деву-кормилицу, возбуждало в ней неуёмную материнскую радость и восторг.

Ещё он понимал, что совершается нечто неподвластное ни разуму, ни привычной житейской логике; неверующий, он осознавал божественную суть этого действа и желал в каком-то неведомом сладострастии единственного — чтобы не прерывался удивительный сон…

— Ну, хватит, вампир, — услышал он и лишь потом, открыв глаза, пришёл в себя. — Ты меня высосешь до дна… Смотри, уже глаза ввалились.

Сон оказался реальностью, и всё, что причудилось — от томительно-сладкого соска во рту и до прилива мощной, будоражащей энергии, — всё было явью. Ольга лежала подле него на боку, как мать-кормилица, и настойчивыми пальцами обтирала грудь. А вокруг её глаз действительно образовались бледновато-синие круги…

«Валькирия! — подумал и изумился он. — Она — Валькирия!»

Ольга между тем отняла грудь и убрала её под халат. И на миг, с младенческой безрассудностью, он потянулся к ней руками, затем отдёрнул их и, смущённый, сел. Медальон качнулся и ударил в грудь, окончательно возвращая его в чувство. Она взяла на ладонь металлическую пластину, огладила пальцем рельефно выступающее изображение сокола с распущенными крыльями.

— Зоркий сокол… — И вдруг голос стал неузнаваем. — Скажи, кто убил Страгу?

Русинов снял с шеи медальон, взвесил в руке и подал Ольге:

— Не знаю этих людей… Кажется, они искали золото.

Если бы она загоревала, заплакала или ещё как-то выразила свою печаль и жалость, всё было бы естественно и по-женски. Однако побелевшее лицо её вытянулось, глаза сделались огромными, превратившимися из голубых в тёмно-синие, как штормовое море, затвердели губы, а в голосе послышался воинствующий гнев:

— Они должны умереть! Они умрут! Хочу праведной мести!

Эта внезапная смена чувств восхитила и устрашила его. «Ты — Карна! — чуть не крикнул Русинов, но помешали, остановили подступившие слёзы. — Я люблю тебя! Я боюсь тебя!..»

— Я отомстил, — признался он, как бы насыщая её стальным, звенящим гневом. — И у меня не дрогнула рука! И нет ни сожаления, ни раскаяния.

Она обласкала пальцами медальон, коснулась губами. Взгляд её при этом потеплел, истаяла гневная белизна.

— Где тело Страги?

— В Зале Мёртвых. Я положил его в соляную гробницу.

— Ты входил в Зал Мёртвых? — насторожилась она.

— Да… Страга не мог уже двигаться.

— Вот почему ты чуть не выпил меня, — она подняла меркнущие глаза и слабо улыбнулась. — Теперь в тебе часть моего существа. И пока для нас светит солнце, мы будем как два сообщающихся сосуда… Но прежде возьми гребень, — она вынула из кармана тяжёлый золотой гребень в костяной оправе с отверстиями для четырёх пальцев. — Расчеши мне волосы. Видишь, как спутались. Только бережно, не урони ни одного волоска.

Русинов взял этот странный гребень, насадил его на руку и вдруг вспомнил, как Авега мечтал о том, чтобы Валькирия позволила расчесать её волосы. Он хотел этого как высшей награды! Наверное, он знал священность ритуала и мог оценить его. Тут же, когда Ольга спустила с плеч белый медицинский халат и склонила перед ним голову, он чуть не задохнулся от внезапного и неуместного чувства плотской страсти. Щемяще-жгучий ком возник в солнечном сплетении, и оттуда одновременно по всему телу брызнули его лучи, пронзая мышцы судорожным током. Разум не слушался, парализованный, обездвиженный одним стремлением — жаждой обладать… нет, владеть ею! Рука с гребнем зависла над волосами, рассыпанными по обнажённым плечам; другая же, помимо воли, коснулась её спины, и золотистая, шёлковая кожа, ощущаемая кончиками пальцев, отдалась сладкой, ноющей болью в суставах.