Сокровища Валькирии. Страга Севера - Страница 64

И когда невысокий мужичонка плюнул на машину и погрозил кулаком, он тоже сделал жест извинения. Но вдруг этот человек остановился и, развернувшись, пошёл к водительской дверце. Мамонт надавил кнопку опускания стекла — хотел извиниться персонально, однако услышал восторженный крик:

— Мамонт! А-а, Мамонт! Я узнал вас!

Мамонт поднял стекло и отвернулся. Как назло, вереница пешеходов не кончалась и томительно долго горел красный свет.

— Русинов?! — блажил этот невзрачный, плохо одетый человек. — Ну, что ты морду воротишь, а? Разбогател, гад, не узнаёшь? Опять в начальниках?.. Русинов?! Вы поглядите, какая машина? Какое авто!

Он начал стучать по машине — люди, обтекая её, оборачивались, вглядывались в лица. Светофор будто заклинило.

— Мамонт! Я узнал тебя! Открывай двери! Это же я, Носырев! Помнишь? Гипербореец… Русинов? Саша?! Полковник Русинов?!

Прохожие замедляли шаг, останавливались…

Мамонт выключил фиксатор задней двери, потянул защёлку на себя. Гипербореец ворвался в машину, повалился на сиденье, тараща глаза.

И наконец загорелся жёлтый свет…

9

Замкнутое пространство машины не позволяло выразить ни чувств, ни эмоций целых три часа. Отчего-то все сидели как на иголках, и это странным образом развлекало Арчеладзе. Воробьёв был за рулём, но за дорогой следил невнимательно, поминутно вертел головой, и было непонятно — то ли от интереса, что происходит на заднем сиденье, то ли укачивал постреливающий нерв зуба. Нигрей был рядом с ним и тоже не находил себе места: оглядка назад у него стала навязчивым движением. Он поворачивал себя всякий раз лицом на дорогу, однако в течение трёх минут его тело — плечи, колени, голова — само по себе ориентировалось на начальника.

Полковник понимал, отчего всю дорогу вертятся и молчат мужчины. Машинистка Капитолина сидела рядом с ним и тоже чувствовала себя неуютно в этой компании. Она не могла отказаться от приглашения самого Арчеладзе, к тому же была шокирована им и в первое время сидела несколько бесчувственная и отрешённая. Затем тоже стала проявлять беспокойство и не знала куда деть свои прекрасные колени — кожаная юбка и так была коротка, тут же, в положении сидя, её длина уворовывалась бёдрами, обнажая их выше середины. И руки с прекрасными музыкальными пальцами ей тоже мешали и не находили занятия. Испуганно-нежный взгляд Капитолины ни на секунду не задерживался ни на одном предмете, однако не бегал, а плавно и бесконечно скользил в пространстве. Ощущая его на себе, полковник чувствовал прикосновение, как если бы она тронула рукой. Он единственный всю дорогу сидел непринуждённо и испытывал тихий восторг. Предощущение отдыха в осеннем лесу, прогулки с Капитолиной, вечер в охотничьем доме — всё будоражило и возбуждало его душу.

И было совершенно наплевать, что спецотдел, этот корабль в автономном плавании, на целые сутки останется без капитана, что рядом сидит сотрудница, предающая его интересы, и что по этому поводу волнуются и переживают мужики.

Охотничий домик, а вернее, небольшой деревянный терем, окружённый постройками-подсобками и домами обслуживающего персонала, строился когда-то для партийного вельможи и был обставлен соответствующим образом: зал трофеев с камином из дикого камня, где на полу искрились медвежьи шкуры, извивались оленьи рога, из которых была сделана мебель, кабаньи и косульи морды таращили блестящие глаза из яшмы, на аскетически бревенчатых стенах висели медные рожки, старинные ружья с пороховницами, охотничьи пистолеты и ножи. Полковнику хотелось именно сюда, в эту исконно мужскую обстановку, — тянуло к дереву, шкурам, открытому огню. Хотелось мяса, жаренного на костре, много вина в глиняной посуде и чтобы рядом на медвежьей шкуре лежала женщина. Не обязательно любимая, не обязательно преданная, а просто как символ, женское начало, та, другая половина живого мира, имеющая детородные формы, необъяснимую притягательность.

Обслуживающий персонал остался прежним, обученным, внимательным, по виду гостей знающим, что требуется для отдыха. Кроме двух егерей и трёх профессиональных стрелков-загонщиков, добавилось ещё два инструктора — по рыбной ловле и поиску грибов. К приезду полковника всё было готово — стол, огонь и вино. Осталось лишь заполнить собой пространство зала трофеев, освещённого газовыми фонарями. Две молодые барышни, две оленицы с кружевными наколками на волосах в виде ветвистых рогов гостеприимно приглашали к дубовому столу.

И тут Воробьёв всё начал портить. Он выбрал подходящий момент, пока мыли руки в туалете, и зашептал:

— Никанорыч, на хрена ты эту… привёз с собой? Посмотри, какие девушки!

— Володя, не шуми, — добродушно предупредил полковник. — Мне так хочется.

— Ну ведь ни поговорить, ни погулять при ней! — возмутился тот. — Всё «пожарнику» доложит!

— Не доложит, Володя…

— Ты делаешь глупости, Никанорыч! — расходился и потерял чувство меры Воробьёв. — Давай отправим её с машиной к чёртовой матери. Бери любую тёлку на выбор!

Полковник схватил его за бороду — благо есть за что взять, подтянул к себе:

— Мне не нужны твои тёлки! Я не бык, я человек, понял? Ещё раз услышу! Не смей трогать Капитолину.

Воробьёв завращал глазами:

— Ты что, влюбился, Никанорыч? Отпусти…

Полковник оставил его, вымыл руки и стал вытирать их полотенцем, одним с Нигреем. Тот невозмутимо наблюдал за этим разбирательством и лишь заметил, что негоже делить полотенце, по примете, можно и поссориться. Арчеладзе отмахнулся.