Сокровища Валькирии. Страга Севера - Страница 70

К оглавлению

— Какая смешная у тебя борода… Мягкая, как у подростка.

— Потому что ещё ни разу не брил.

— И голову не брил?

— Нет… Я был лысый.

— Теперь седой… волосы серебристые.

Она уткнулась в шершавую армейскую куртку и уснула.

Ему вновь казалось, что на сеновале стоит один лишь солдатский запах…

Полковник проснулся от шума дождя. Старая крыша на сеновале отчего-то перестала светиться щелями, но кое-где о хрусткое сено билась капель. Он хотел посмотреть, который час, однако на этой руке спала Капитолина. Это была отработанная привычка — отмечать время, сейчас совершенно ненужная, потому что ничего вокруг, кроме сеновала и дождя, не существовало. Полковник укрыл Капу краем плащ-накидки, прижал к себе плотнее расслабленное сном тело и бездумно закрыл глаза.

И вдруг где-то неподалёку раздался выстрел, затем ещё два, почти слитых в единый. По звуку он определил, что стреляют из карабина. Капитолина вздрогнула, но не проснулась. Через несколько минут выстрел грохнул где-то на краю луга, и сквозь шум дождя послышались неясные крики.

— Что это? — спросила она испуганно.

— Не знаю… Наверное, охотники, — предположил он.

— Почему так темно? Который час?

— Кажется, вечер, — легкомысленно сказал полковник.

— Это нас ищут! — уверенно заявила Капитолина. — Слышишь голоса?..

Кто-то шёл к сеновалу — хлюпала вода, доносился непонятный говор.

— Давай спрячемся? — тихо засмеялся он. — Пусть ищут!

Полковник ухватил большой пласт сена и навалил на гнездо. Сразу стало тепло, пыльно, окружающий мир отдалился и на некоторое время заглох даже шум дождя.

— А корзины?! — зашептала Капа. — Найдут! Корзины остались где-то сверху.

— Темно, не заметят…

Здесь было так хорошо, что не хотелось думать о каких-то корзинах. Они лежали, прижавшись друг к другу, касаясь щеками, плотно придавленные сеном, как душным, толстым одеялом. Кто-то распахнул дверь, сказал громко:

— Были бы тут — услышали!

— Залезь посмотри! — приказал Воробьёв. — Лежат, поди, трахаются!

— Никого! — откликнулся незнакомый голос. — Сеновал течёт…

— Крыша у него течёт! — Воробьёв выматерился. — Я эту прошмандовку удавлю на берёзе!

Полковник дёрнулся, поднимая головой сено, но Капа схватила за шею, обвисла, удержала:

— Не надо… прошу тебя…

Дверь захлопнулась, шаги прочавкали вдоль стены и, когда смолкли, растворились в шуме дождя. Полковник выбрался из ямы, помог встать Капитолине. На опушке луговины грохнул выстрел, и белая ракета, взвившись в небо, высветила все щели над головой.

— Крыша течёт, — повторил Арчеладзе. — Ладно, пусть течёт. Идём!

Они выбрались из сеновала, оставив там корзины, — за шиворотом кололась сенная труха, встречный ветер сёк дождём по лицу. Мир был тёмным и неуютным, за спиной время от времени гремели выстрелы. Они почти бежали, спотыкаясь и уворачиваясь от деревьев, уходили, словно партизаны от облавы. Похоже, Воробьёв с Нигреем подняли на поиски всю обслугу охотничьего домика. Крадучись, они обогнули терем — в окнах горел яркий свет — и тихо сели в машину. Полковник запустил двигатель, не включая света, вырулил на дорогу.

— Пусть поищут!

Выехав на трассу, полковник стал откровенно лихачить. Это забавляло Капитолину и возбуждало в нём жажду риска, испытания судьбы. Он опасно шёл на обгон, стиснув зубы, ждал встречной машины из-за поворота — везде проносило. Взрывались под колёсами лужи на асфальте, «дворники» на лобовом стекле не справлялись с дождём, впереди колыхалось туманное пространство, в котором мельтешили яркие пятна фар, едва различимая дорожная обочина, красные огни впереди едущих машин и россыпь фонарей придорожных посёлков. Эта ночная гонка увлекала полковника, отрывала его от земли, и создавалось полное ощущение полёта. В машине было тепло, уютно, как на сеновале, и окружающий мир вновь перестал что-то значить. Капитолина сняла сапоги, армейскую куртку — вся их одежда осталась в охотничьем тереме — и, устроившись с ногами на сиденье, не сводила с него глаз. Он чувствовал восторг в её взгляде — тот самый, уже забытый, будоражащий душу; он ждал этого её восхищения ещё там, в зале трофеев, возле живого огня. Только эти глаза и эти чувства были в состоянии возродить в нём утраченную мужскую силу — то, что может врачевать лишь женщина, испытывающая хотя бы мимолётную любовь.

Он почти физически ощущал, как вырывается, выламывается из коросты неуверенности, как этот вездесущий ядовитый стронций, не подвластный ни лекарствам, ни вину, тает и превращается в ничто под её доверчивым и восхищённым взглядом. Он как бы насыщался этим светом, тянул, как вампир, впитывал целительную его силу и торжествовал. Он уже знал, что никогда не сможет расстаться с этой женщиной, что она превращается для него в нечто большее, чем просто приятная и красивая женщина, избранная для прогулки. Возможно, она становилась тем самым символом, образом, о котором он мечтал и который подспудно носил в своём воображении, даже испытывая ненависть к женщинам. Власть противоречия довлела повсюду…

Ему не хотелось, чтобы кончалась эта лихая дорога, чтобы прервался этот полёт в тесном, замкнутом пространстве машины. Окружающий, пронизанный дождём, ветром и холодом, мир преследовал повсюду. Он ворвался в их уединение там, возле камина в зале трофеев; он отыскал их на сеновале, разбудив стрельбой. И теперь он наплывал, накатывался девятым валом московских огней.

Полковник не заметил поста ГАИ, как, впрочем, многого не замечал на этой дороге. Будто бы мелькнули перед капотом полосатый жезл и фигура в белой каске, на миг выхваченная светом фар, — всё унеслось и пропало в темноте. Он не обнаружил погони, поскольку летел без оглядки, и не увидел, как впереди перед ним раскатали «ежа» — ленту, унизанную шипами. Машина резко осела на все четыре колеса и потеряла скорость. И тут же путь перекрыл автомобиль с блистающим «попугаем» на крыше. Полковник затормозил. В тот же момент кто-то распахнул обе передние дверцы одновременно, чьи-то жёсткие, как рачьи клешни, руки вырвали его из кабины и тут же прижали к мокрому асфальту. Арчеладзе сделал попытку встать и услышал злобный, какой-то механический голос: