Сокровища Валькирии. Страга Севера - Страница 94

— Если я — иностранец, значит, представляю здесь интересы какого-то государства? — «Вишнёвый» достал из стола три листка с какими-то надписями, положил их вниз текстом и неожиданно спросил по-русски: — А если я — русский иностранец?

Это было несколько неожиданно для полковника. Хозяин кабинета указал на стул.

— Садитесь, Эдуард Никанорович, в ногах правды нет.

Едва полковник сел, как дверь открылась и вошла женщина с вишнёвыми глазами. На серебряном подносе дымились чашки с кофе, в перламутровой вазе рдели стекляшки леденцов.

— Кофе, господа, — сказала она по-английски и поставила чашку перед гостем. — Вам с сахаром, мистер Арчеладзе?

— Да, — проронил он и отвернулся, чтобы не терять самообладания. Вместе с кофе она внесла в кабинет ветер какой-то цепенящей забывчивости. Она сбила его с уже налаженной логики, которую полковник избрал для беседы. Как далёкий, почти неразличимый отзвук пронеслось в сознании, что идёт очень тонкая психологическая обработка, что здесь всё рассчитано и предусмотрено всякое движение, слово, голос, цвет кофейной чашки, блеск сахарного песка в серебряной ложечке. Однако, как всякий отзвук, мысль эта мгновенно растворилась в пространстве, будто сахар в кофе…

— Ты можешь остаться с нами, — предложил женщине «вишнёвый».

— О нет, не буду вам мешать, — улыбнулась она, глядя на полковника.

— Если позвонит Мамонт, передай, что у нас всё в порядке, — хозяин кабинета коснулся её руки, держащей серебряный поднос. — Мы уже почти нашли контакт. Правда, Эдуард Никанорович?

Он не ответил, пытаясь сфокусировать рассеянное внимание. Когда женщина вышла, «вишнёвый» вернулся к прежнему деловито-холодному тону.

— Быть противниками, быть в постоянном состоянии войны — это большая роскошь для нашего времени. Увы, рыцарские баталии между Белой и Красной розой остались в средневековье, — он сидел за столом и задумчиво помешивал кофе. Вдруг вскинул глаза. — Я не работаю на современную политику. Меня не интересуют ни проблемы власти в России, ни политические лидеры, ни даже текущий государственный переворот. Их было много, и будут ещё, пока Россия сама себя не признает Третьей и равноправной цивилизацией, стоящей между Востоком и Западом. Триединство цивилизаций — залог существования человечества в третьем тысячелетии.

Он не хотел убеждать; он констатировал какие-то ему известные факты, и это звучало убедительно, хотя было не основным, а как бы некой прелюдией к последующему разговору. Он говорил холодно, почти бесстрастно и этим вызывал у полковника непроизвольную веру в слово, утраченную ещё в лейтенантские годы.

Только что говоривший по-английски, он казался Арчеладзе стопроцентным американцем, а в сочетании с именем вообще не вызывал никаких подозрений в отношении национальности. Но стоило ему заговорить по-русски, как он стал абсолютно похожим на русского. Вероятно, дело было в артикуляции, в специфических возможностях и тонкостях языка, способных вместе с речью менять психологическое восприятие личности собеседником и в какой-то степени даже внешность. В этих вещах полковник разбирался очень слабо, и сейчас это преображение показалось ему открытием.

— Кто вы? — воспользовавшись паузой, тихо спросил Арчеладзе.

— Не ждите прямого ответа, Эдуард Никанорович, — сухо ответил Майкл Прист.

— Я имею в виду не конкретно вас, — поправился он. — А тех людей, ту силу, которую вы представляете. Кто вы?

— Тем более на это вы никогда не получите исчерпывающего ответа. — Майкл Прист сделал паузу. — Представьте себе, что в нашем мире, во вчерашней и в сегодняшней России существуют люди, которых, скажем так, заботит только будущее народов, основную массу коих составляют славянские народы. Вы читали когда-нибудь работы Льва Николаевича Гумилёва? Его теорию пассионарности?

— К сожалению, нет, — признался полковник. — Хотя я слышал о нём.

— В таком случае на ваш вопрос попробую ответить так. — Майкл поправил на плечах доху и прошёлся по кабинету. — Как вы считаете, случайно ли в самых критических ситуациях истории России вдруг появляются уникальные личности — князья, способные воссоединить разобщённый народ, полководцы, государственные деятели? Их нет, и они никак не проявляются, пока царит мир и покой. Но они поднимаются, часто из самых низов, из глубин, как только возникает кризис либо историческая личность, способная привести к кризису Россию. Не стану говорить вам о призвании варягов, о сказочном теперь Вещем Олеге… Появляется Наполеон, но уже есть Суворов и его ученик Кутузов. И целая плеяда великолепных военачальников, среди которых двое — нерусского происхождения: Барклай де Толли и, между прочим, Багратион. Это что, случайность или закономерность? Возник Гитлер, но был уже и Жуков… Вам говорят о чём-нибудь такие совпадения?

Арчеладзе молчал, сосредоточившись на кофейной чашке. На какой-то момент ему почудилось, будто он прикасается к некой тайне, в сознании вспыхнул далёкий отблеск света, и в это секундное озарение ему хотелось крикнуть: да! Это так! Почему я раньше не думал об этом?! Но в тот же миг всё погасло. Единственное, что он успел отметить, — это ассоциативную связь проблеска и какого-то слова, произнесённого Майклом. Оно было простым, это слово, привычным уху, однако в сочетании с другими вдруг стало магическим и выбило искру. Привыкший к постоянному анализу собственных размышлений, полковник отнёс это к области предчувствия — бездоказательных аргументов, которые существовали как бы сами по себе. Благодаря им он когда-то «от фонаря» объединил своего патрона и Колченогого.