Сокровища Валькирии. Страга Севера - Страница 43

Кроме того, неоднородную, противоречивую «массу», мир «голодных и рабов», было не так-то просто удержать в повиновении: вечное стремление изгоев к свету, тоска и жажда по нему заставляли кощеев искать всё новые и новые способы управления. Когда-то было достаточно лишь страха перед гневом Божиим. Однако вырождение религиозного сознания посеяло безумство. Изобретённые системы и методы управления человеком очень скоро отживали свой срок, происходил процесс привыкания буквально ко всему, что ещё недавно казалось надёжным и вечным — страх перед наказанием, голод, лишение свободы, имущества, прав, жилья, работы. Постепенно в руках кощеев оказалось лишь три рычага, с помощью которых ещё можно было манипулировать поведением и сознанием изгоев, — стремление к наслаждениям, секс и деньги. Эти на первый взгляд примитивные способы оказались довольно живучими, но сама система стала беззащитной. Для разума, погружённого во тьму, даже свет свечи кажется ярким, и теперь, чтобы вывести изгоев из мрака, требовалось повторить процесс в обратном порядке, а это — жизнь нескольких поколений. А потому Стратиг советовал весьма аккуратно обращаться с солью Знаний, которую Мамонт успел лишь вкусить и ещё не ощутил её горечи. Исполняя свой урок, следовало пользоваться логикой и психологией изгоев: нельзя ходить в чужой монастырь со своим уставом.

Но в тёмном, управляемом мире, среди голодных и рабов, от совершенно незрячих родителей неожиданно рождались просветлённые дети. Природа не терпела мрака и, медленно накапливая энергию света, делала качественный скачок. Это явление было непредсказуемым, не подлежало ни анализу, ни расчёту. Они рождались свободными и неуправляемыми: они жили просто и независимо, хотя и недолго. Какая-то часть их становилась поэтами и художниками, но в большинстве случаев гои от рождения оставались жить в общей массе, выделяясь своим детским отношением к миру, обострённым чувством любви и непонятной для окружающих вечной тягой к передвижению по земле. Иногда их называли очарованными странниками…

Именно для них Авеги разносили соль.

И о них говорили — не от мира сего.

Относительно гоев от рождения Стратиг предупреждал: ни в коем случае не прибегать к их помощи, дабы не нарушить естества.

Одним словом, арсенал средств для исполнения урока был и велик и одновременно мал, поскольку требовал иного, нестандартного метода. Как бы ни были хороши версии, но пока они оставались лежать в столе мёртвым капиталом. Нужно было подобрать из множества структур и аппаратов, существующих в мире, наиболее подходящую и незаметно, исподволь, переориентировать её на реализацию своих замыслов.

В три дня Мамонт выполнил специальное поручение Стратига — подменил значок у Зямщица, похищенный из пещеры. Операция прошла буквально на глазах у человека, который то ли охранял больного, то ли присматривал за ним. Этот надзиратель был легко управляем, поскольку любил всё — наслаждения, секс и деньги. Ему было очень просто отвести глаза, а точнее, он отвёл их сам, когда Дара вошла в палату. Тем временем Мамонт вынул изо рта Зямщица золотой значок, вложил туда поддельный и тихо удалился. Труднее было выйти из реабилитационного центра, ибо неподалёку от двери дежурил соглядатай, весьма упрямый и плохо поддающийся внушению человек.

— Не могу ничего сделать с ним, — призналась Дара. — Совершенно отчаявшийся человек… Хотя сильно стремление к жизни. Бесстрастный, повышенное чувство ответственности, но очень самолюбив.

Зямщица охраняли слишком плотно: по всей вероятности, он заинтересовал Службу…

— Уходи одна, — сказал Мамонт. — Я останусь здесь.

Послушнее жены было не сыскать. Дара притворила за собой дверь и пошла прямо на бородатого наблюдателя. На какой-то миг показалось, что сейчас столкнётся с ним, однако лишь опахнула полой расстёгнутого плаща. Тот оглянулся и ничего не увидел, но почувствовал запах. Несколько минут походил насторожённым и успокоился.

Мамонт устроился в тамбуре дверей возле ниши калорифера, так чтобы его не было видно ни с улицы, ни из фойе. Стоять пришлось до трёх ночи, пока наблюдателю не надоело рыскать подле больничного корпуса. Наконец он медленно пошёл к воротам центра, не доходя их, махнул через забор и сел в машину, спрятанную за каким-то железобетонным постаментом. Зелёный «Москвич» Мамонта стоял с противоположной стороны больничного комплекса, и, чтобы сократить путь, пришлось бежать через его территорию.

Потрёпанный, но с великолепным двигателем «жигулёнок» первой модели Мамонт догнал уже возле метро «Речной вокзал». Держаться от него следовало на большом расстоянии: на улицах было почти пусто. Хорошо, что он не стал плутать по переулкам, а свернул на Сущёвский вал и скоро въехал во двор старого сталинского дома. Машину привычно поставил на стоянку возле входа в подвал — значит, жил здесь, — запер её и вошёл в подъезд. Соваться следом за ним на гулкую ночную лестницу не имело смысла: видно, парень не промах, хотя, похоже, устал и потерял бдительность. Через приоткрытую дверь Мамонт послушал шаги по ступеням, посчитал лестничные пролёты — поднялся не выше четвёртого этажа. И когда послышался звук открываемой двери, выбежал во двор и стал смотреть, какие окна зажгутся. Через минуту в крайнем к лестничному маршу окне вспыхнул свет. Мамонт осторожно поднялся на четвёртый этаж, посмотрел номер квартиры и поехал домой. Спать уже было некогда. Он пошёл на кухню, чтобы сварить кофе, однако там уже хлопотала Дара.

— Здравствуй, дорогая, — сказал он. — Почему ты не спишь?